БЕЗМОЛВИЕ И ГЛУХОТА В ПОЭЗИИ ХХ ВЕКА
Поэтическая тема безмолвия (молчания, тишины) является одной из наиболее глубоких и принципиально важных в творчестве ряда русских поэтов прошлого века. Она также экзистенциальна, как и онтологические мотивы жизни-смерти, любви-творчества и существует в поэзии часто в неразрывной связи с ними. Действительно, сокровенны мгновения творчества, происходящего в тишине: из молчания рождается слово...
Постигая феномен безмолвия, некоторые поэты обращаются и к образу глухого человека. Сама тема молчания много шире темы глухоты, но позволяет найти отправные точки для анализа метафорического строя подобных стихотворений.
Интересно также проследить, как указанные темы проявляются в творчестве глухих поэтов, осознающих свое бытие на особом пограничье “мира тишины” и “мира звуков”. Поэзия и является тем мостиком, который соединяет эти два полюса. Не так уж и много у наших неслышащих литераторов стихов с осмыслением феномена глухоты. Тем интереснее собрать их вместе.
В качестве приложения к докладу приводится мини-антология стихов как слышащих, так и глухих поэтов, включающая произведения на тему безмолвия.
1.
Прежде чем говорить о поэзии ХХ века оглянемся ненадолго в позапрошлый век.
Интересным примером временной глухоты и немоты является пророк из одноименного стихотворения А.Пушкина.
Шестикрылый серафим касается ушей пророка:
Моих ушей коснулся он, -
И их наполнил шум и звон...
То есть наступила временная глухота. Но почти сразу же пророк обретает новый нечеловеческий слух, внимая таким проявлениям мира, которые не может слышать обыкновенный человек:
И внял я неба содроганье,
И горний ангелов полет,
И гад морских подводный ход,
И дольней лозы прозябанье.
Немота же наступает после того, как серафим вырывает язык пророка:
И он к устам моим приник,
И вырвал грешный мой язык,
И празднословный и лукавый...
С пророком происходит чудесное перерождение: он обретает новые знания и способности. Надо отдать должное чуткости поэта, проведшего героя стихотворения через суровые испытания глухотой и немотой, и только после этого даровавшего ему глубинную мудрость.
Но подлинным предтечей поэзии безмолвия все же является Ф.Тютчев с его знаменитым стихотворением “Silentium”:
Молчи, скрывайся и таи
И мысли и мечты свои...
В нескольких строчках высказана целая программа герметизма. Причем это молчание наиболее полное, идущее от знания, как в восточной философии – “не знающий говорит, знающий — молчит”. (Сравним: глухой человек часто молчит не потому что не знает, что сказать, а просто физически затрудняется ответить).
Ф. Тютчеву принадлежит и замечательный образ – “демоны глухонемые”, потом неоднократно востребованный в русской поэзии:
Одни зарницы огневые,
Воспламеняясь чередой,
как демоны глухонемые,
ведут беседу меж собой.
Здесь на состояние природы проецируется метафизическое восприятие мира человеком. “Глухонемой демон” символизирует силы хаоса, их ярость и необузданность, неспособность слышать окружающий мир. Вместе с тем в стихотворении явлен и яркий поэтический образ - вспыхивающие зарницы похожи на всплески рук, бросающие пригоршни света при разговоре жестами.
Развитие этого образа происходит в стихах М.Волошина “Демоны глухонемые” и “Русь глухонемая”. В первом из них читаем:
Они проходят по земле,
Слепые и глухонемые,
И чертят знаки огневые
В распахивающейся мгле.
..........................................
Их судьбы — это лик Господний,
Во мраке явленный из туч.
Интересно, что эти строки написаны в 1917 году, накануне гражданской войны в России. Поэту виделись библейские образы, возникающие за текстами пророка Исайи.
“Слушайте, глухие и смотрите, слепые, чтобы видеть. Кто так слеп, как раб Мой, и глух, как вестник Мой, Мною посланный?” (Исайя, 42)
Сам М.Волошин писал своей знакомой: “Тут не только русские бесы, но демоны истории, перекликающиеся поверх формальной ткани событий.”
И еще:
“В земной манифестации демон может быть как человеком, так и явлением. И в той, и в другой форме глухонемота является неизбежным признаком посланничества, как Вы видите по эпиграфу из Исайи. Они ведь только уста, через которые вещает Святой Дух.” (4, стр. 441) Здесь мы видим глубокое понимание не только метафизической составляющей истории, но и разъяснение человеческой природы глухонемоты, как дара вестничества.
А вот совсем другой пример. Удивительно точное описание безмолвия в мире природы находим у одного из лучших поэтов Серебряного века И.Анненского. Его стихотворение “Дымы” начинается так:
В белом поле был пепельный бал
Тени были там нежно-желанны,
Упоительный танец сливал,
И клубил, и дымил их воланы.
Чередой застилая мне даль,
Проносились плясуньи мятежной,
И была вековая печаль
В нежном танце без музыки нежной.
В последней строчке приведен образ безмолвного танца, без музыки. Вторая часть стихотворения (см. Приложение) привносит в нарисованную картину дисгармонию внешнего мира – мира звука и недуга, когда железную цепь “задевала оборка волана”.
Первым русским поэтом XX века, обратившимся к образу глухого человека – композитора Бетховена, насколько я знаю, был О.Мандельштам. В стихотворении “Ода Бетховену” он создал впечатляющий портрет глухого музыканта:
Ты перенес свой жребий дивный
То негодуя, то шутя!
Кстати у Мандельштама есть стихотворение с тем же названием “Silentium”, что и у Тютчева. Но здесь для поэта важно возвращение к первоначалу, к тому истоку, который еще не имеет культурной памяти:
Да обретут мои уста
Первоначальную немоту —
Как кристаллическую ноту,
Что от рождения чиста!
В творчестве Мандельштама постоянно присутствует внутренняя тревога возможного отступления в безъязычие, в Хаос первоначального. У него “среди кузнечиков беспамятствует слово”, природа отрекается от человека “так как будто мы ей не нужны” (стихотворение “Ламарк”). На этом фоне тема молчания и глухонемоты у поэта проходит как сквозная. В поэтической прозе Мандельштама “Египетская марка” есть целый отрывок, посвященный глухонемым:
“В это время проходили через площадь (Дворцовую в Петербурге) глухонемые: они сучили руками быструю пряжу. Они разговаривали. Старший управлял челноком. Ему помогали. То и дело подбегал со стороны мальчик, так растопырив пальцы, словно просил снять с них заплетенную диагоналями нитку, чтобы сплетение не повредилось. На них на всех - их было четверо - полагалось, очевидно, пять мотков. Один моток был лишним. Они говорили на языке ласточек и попрошаек и, непременно заметывая крупными стежками воздух, шили из него рубашку.Староста в гневе перепутал всю пряжу.
Глухонемые исчезли в арке Главного штаба, продолжая сучить свою пряжу, но уже гораздо спокойнее, словно засылали в разные стороны почтовых голубей.”
Этот отрывок насквозь поэтичен. Запоминается выразительный образ рубахи, сшитый из воздуха жестами глухих. Присутствует здесь и словесная игра, учитывающая семантику немецкого языка. Арка (taub-нем.) – метафора пустоты, а taube по-немецки одновременно означает и голубя, и глухого человека. Отсюда и появляется в последнем предложении отрывка парадоксальный образ глухонемых, посылающих почтовых голубей. Создается некий мини-миф, подчеркивающий некоммуникабельность человека в современном городе.
Для Велимира Хлебникова тема безмолвия тоже была важной. Он сочинял словесные игры, языковую заумь, которые должны были компенсировать безмолвие мира и недостаточность языка. Например, в поэме “Зангези” он изобретает птичий и звездный языки. Для нас интересен один из образов поэта, дающий зримую картину мимической речи. В стихотворении 1913 г. “О черви земляные...” читаем:
На утесе моих плеч
Пусть лицо не шелохнется,
Но пусть рук поющих речь
Слуха рук моих коснется.
Нельзя обойти тему глухонемоты у крупнейшего поэта прошлого века М.Цветаевой. Она смотрит на глухого не со стороны, а чувствует изнутри, принимая его роль на себя:
А следующий раз - глухонемая
Приду на свет, где всем свой стих дарю, свой слух дарю.
У Цветаевой нет стихотворений непосредственно о жестовом языке, но проникновенный взгляд поэта на природу вскрывает суть жеста, увиденного в движении деревьев, их листьев и ветвей:
Кто-то едет. Небо как въезд.
У деревьев - жесты торжеств.
Перейдем к поэтам-переводчикам М.Петровых и А.Тарковскому, в стихах которых созданы яркие образы глухих. Наряду с собственно поэтическим творчеством, они много занимались стихотворными переводами, поэтому для них характерно пристальное внимание к другой языковой среде, в частности, и к языку жестов. Если у А.Тарковского образ глухонемых запечатлен на уровне метафоры, “...плеск ручьев, похожий на объяснение в любви глухонемых”, то у М.Петровых все стихотворение точно раскрывает трудность воплощения разговорного слова в речи немого, и шире – показывает упорство глухого человека в достижении цели:
Он мучится не день, не год,
За звук живой — костьми поляжет.
Он речь не скоро обретет,
Но он свое когда-то скажет.
Интересный образ глухонемого создан в стихотворении другого поэта-переводчика Е.Курдакова. Он настолько доверяет внутреннему слуху своего глухого друга, что даже просит перевести свое стихотворение на жестовый язык. И по тому, как оно исполняется, судит, удались те или иные строки, или нет:
В движеньях рук безжалостных и нежных
Мне открывался вдруг со всех сторон
Их скрытый смысл под слоем строк небрежных
И явный брак, где спотыкался он.
Интересное стихотворение о глухих есть у известного поэта А.Вознесенского (см.Приложение). Имеются подобные стихи и у поэтов новой волны (Е.Шварц, М.Кудимовой), но по сравнению со стихами М.Петровых и Е.Курдакова, они носят внешний характер, без глубины проникновения в мир неслышащего человека. В стихотворной миниатюре Юнны Мориц “Рука немого”создан точный образ глухого человека:
Рука немого.Говорящая рука...
Пять лепестков неимоверного цветка,
Чей разум трепетный
Мерцает в каждой жилке.
Цветок, взращенный
Безъязыкою душой.
Беззвучный свет
Звезды, далекой и большой,
Свет пониманья...
Наши речи слишком пылки!
Несколько слов хочется сказать об антологии “Поэзия безмолвия” (1999). Ее составитель поэт А.Кудрявицкий пишет в предисловии: “Безмолвие родило своих поэтов. Они писали стихи иные, “непохожие”. Они не торопились занять длинную очередь за публикацией в толстом журнале или в “Строфах века” Евтушенко. Многие из них уже ушли в страну небытия, вечного безмолвия. Другие – научились питаться – и питать свои тексты – этим самым безмолвием.
Безмолвие проникает между слов и между строк, разрывает стихи паузами, дробит речь на слова, слоги, отдельные звуки, вплоть до немоты.” (6)
Здесь безмолвие соотносится с социальной глухонемотой, памятной нам по сравнительно недавним годам, когда многое приходилось читать между строк. Люди часто не отваживались высказывать свои истинные мысли, отмалчивались. Социальная глухонемота пустила глубокие корни в обществе “самой передовой” страны мира. Понадобились бурные годы перестройки, множество публикаций в прессе о недавней истории, чтобы переменить настроения и взгляды. Именно тогда, в “года немые”, целое поколение писателей было вычеркнуто из литературы. Их просто не печатали, замалчивали. Много среди них было поэтов “с лица не общим выраженьем”, в том числе авангардистов, часто обращавшихся в своем творчестве к свободному стиху – верлибру. Часть из них опубликована в антологии “Поэзия безмолвия”. Как сказал один из самых ярких поэтов этого круга Генрих Сапгир:
молчание
какая радость
какое страшное звучание
молчание
В Приложении приводится ряд текстов из этой небольшой антологии. К ним примыкает интересное стихотворение Г.Алексеева “Глухонемые хулиганы”:
Давайте оставим на мосту
двоих глухонемых хулиганов,
одному будет скучно
ждать чуда.
Совсем недавно прочел стихотворение о феномене глухоты у молодого поэта А.Тиматкова. Оно традиционно по форме, и точно передает эмоциональный порыв из молчания во внешний мир, к людям:
Но кровь надежно заперта,
И булькает закат в сосуде.
Нет музыки – но глухота
Меня уже выводит в люди.